О том

О том, как герцог Самхвалью любил поэзию, а потом разлюбил её

Жил-был в одном королевстве герцог. Герцог Самхвалью. Он очень любил свою семью, свой дворец, своих лошадей, любил одеваться по моде. А еще герцог любил поэзию. Он окружал себя поэтами и мог часами слушать их чтение. Герцог и сам был не лишен дарования – по любому поводу он мог разразиться свежим стихотворением. Поэтому герцога всегда и всюду сопровождал секретарь, вооруженный пером и бумагой. Вот, например, однажды наш поэт прогуливался по своему саду. (А надо сказать, что тогда стояло знойное лето, и герцог очень страдал от немилосердной жары, которая не спадала даже к вечеру). И вдруг, уже в который раз обратив к небу свой взор, он заметил тучку. И эта тучка, похоже, собиралась пролиться дождём.

"О, небо! Нет тебя мудрей.

С дождём гораздо веселей!" -
воскликнул герцог и остался весьма доволен своим экспромтом. Он велел секретарю, который, конечно же, был рядом, немедленно его записать. Дождь действительно пошёл, и герцог поспешил укрыться в беседке.

Беседка была старая, заросшая хмелем. В ней стояли стол и два некогда роскошных стула. Герцог сел на один из них и почувствовал, что в стуле что-то не так. Ему показалось, что в стуле происходит какое-то странное свербение. "Всё ясно! – вскричал он. - Это древоточцы. Ах вы, гнусные вредители, прекратите немедленно!"

Обращаясь к древоточцам, он в негодовании несколько раз подпрыгнул, оставаясь сидеть на стуле. (А надо вам сказать, что герцог был довольно тучным человеком).

В результате ножки у стула подломились, и герцог хлопнулся на пол, больно зашибив спину. Секретарь ахнул, но герцог даже не успел разгневаться, как его вновь посетило вдохновение:

"У стула ножки отвалились.

В них древоточцы поселились.

Пируют, подлые, внутри,

Хоть говори, не говори".

Секретарь и это записал, пока его господин с кряхтением тёр себе спину.
Тут послышался голос слуги, который разыскивал герцога, чтобы спасти его от стихии. Он нёс большой зонт и тёплый плед. Это заботливая герцогская жена забеспокоилась, как бы её титулованный супруг не пострадал от слишком мокрого дождя.

Но герцог отринул в негодовании столь недостойные настоящего мужчины предметы и провозгласил:

"Я не боюсь дождя,

И ветер мне не страшен.

Я герцог Самхвалью.

Блестящ, суров, отважен".
(А надо заметить, что шелковый камзол герцога и вправду блестел изумрудами и жемчугом, и, сказав о себе "блестящ", сей стихотворец ничуть не погрешил против истины).

Понятно, что при такой плодовитости герцога личному секретарю приходилось строчить с утра до ночи (кроме тех часов, когда его господин слушал других поэтов). Пришлось также пригласить специальных переписчиков, чтобы они красивым почерком переписывали герцогские творения в красивые переплетённые в кожу альбомы. Однажды таких альбомов накопилось девять шкафов. Тут ни один поэт не мог бы соперничать с герцогом Самхвалью. Как-то раз, сидя в своей библиотеке и любуясь на свои шкафы, он подумал: "Поразительно! Моя скромность скоро перешагнёт всяческие пределы! Ну, разве же есть на свете еще хоть один поэт, натворивший столько же, сколько я? Однако же я не возгордился, и всё еще продолжаю слушать этих странных людей. Они считают себя друзьями муз, а сами не могут похвастать и сотой долей такого богатства".
Тут же приспели новые стихи. Но секретаря поблизости не оказалось, потому что у него в этот день болела рука и он отправился к лекарю. Делать нечего, герцог сам взялся за перо.

"Я скромный герцог Самхвалью!

Всегда, что вижу, то пою".

Герцог перечел, и ему показалось коротковато. Зачеркнул, ниже написал по-другому:

"Я самый скромный гений!

Я герцог Самхвалью.

В стихах преград не знаю -

Что вижу, то пою".

"Однако! - подумал скромный гений Самхвалью, - Похоже, у меня сегодня случились муки творчества. Уж даже не знаю, радоваться или огорчаться. С одной стороны, говорят, они у каждого поэта должны быть. А с другой, может быть, гению можно и без мук? Но, опять же, если б я не помучался сейчас, моё стихотворение было бы вдвое короче. Оно было бы не таким гениальным. Но раз я гений, мне нужно сочинять сходу. Причем стихи сразу должны быть безупречными".

Столь неразрешимое противоречие совсем сбило герцога с толку. Он сидел в своём кресле и прямо-таки разрывался в раздумьях. Он понимал, что надо как-то устроить так, чтобы гениальность не страдала ни с какой стороны. Он должен писать быстро, без задержек, но так, чтобы получалось не хуже, чем то, что он только что сочинил. Иными словами, он должен был исхитриться сочинять гениальные стихи, оставаясь при этом гениальным сочинителем. Задача не из лёгких. И всё-таки герцог нашел поистине гениальное решение. Идея так вдохновила его, что он в своём кресле даже подпрыгнул.

В общем, всё просто. Нужно заранее приготовить самые нужные рифмы. А поскольку герцог теперь маститый и гениальный, то чаще всего ему придётся писать о себе. А раз о себе, то и рифмы должны быть соответствующие.

Самхвалью - пою. Это уже было Что еще?

Самхвалью - оболью. Еще?

Самхвалью - подобью.

Самхвалью - отравлю. Ну, это уже слишком.

Самхвалью - … "Пока, пожалуй, хватит, - решил герцог. - А то всё не упомнишь".

И дело пошло. Каждое утро герцог готовил себе сколько-то рифм, и к вечеру он уже имел ворох гениальных стихов на разные темы, в том числе и о себе:

"Умильною слезою

Я щеки оболью,

Когда король представит

К награде Самхвалью", - и т.д. и т.п.

Всех бессмертных творений герцога сейчас не опишешь. Их накопилось еще девять шкафов. Причем часть из них напечатали в модном журнале.

Герцог настолько увлёкся своим творчеством, что стихи других поэтов стали его раздражать. Действительно, на что ему какие-то школярские вирши? Правда, однажды он всё же открыл какую-то "Одиссею" какого-то знаменитого грека с каким-то странным именем – на "Г". Говорят, этот грек был слепым. "Ну, для слепого неплохо, - решил великодушно герцог, прочтя две-три строчки, – однако мастерства всё же маловато", – и захлопнул книжку.

Так герцог творил бы и дальше, но однажды у него кончились рифмы для своего имени. Рифмовать к слову "герцог"? Тоже трудно. Да и неинтересно. Вдруг кто-нибудь спросит: "А какой именно герцог?"

Надо сказать, что проблемы с рифмами появились довольно быстро, но их удавалось преодолевать при помощи секретаря, жены и прочих домочадцев. А теперь и они ничем не могли помочь.

Герцог впал в тоску и уже не сочинял. Герцог мучался поиском рифмы. Несчастный. Теперь чего бы он ни делал: бродил ли по своему дворцу, выезжал ли на охоту, садился ли обедать, гулял ли по саду – всё происходило в полном рассеянии. Все мысли были о рифме. Он даже заявил однажды при свидетелях, что готов признать того, кто найдёт недостающую рифму, еще более гениальным гением, чем он сам. Но, увы…

Вот однажды, желая немного проветриться, герцог отправился одиноко гулять по лугу, где обычно паслись свиньи его скотного двора. И, конечно же, герцог повстречал там свиней. Взглянув на одну из них, самую большую и как будто благоразумную, герцог вообразил, что она поймёт его печаль. Свинья лежала под кустиком в тени и добродушно жмурилась. Самхвалью подошёл к ней поближе и рассказал о своей беде.

"Вот так,– завершил свою печальную повесть герцог. – Вот так я и не могу больше найти ни одной рифмы к своему звучному имени Самхвалью". Но то ли свинье понравился ласковый и печальный голос герцога, то ли ей стало приятно от лёгкого ветерка, пробежавшего по лугу, только так вышло, что, когда герцог назвал своё имя – Самхвалью – свинья сказала довольно: "Хрю-хрю-хрю". "Что-что?!" – переспросил опешивший герцог. "Хрю-хрю-хрю" – ответила свинья и перевернулась с живота на бок. Похоже, свинья решила облегчить герцогу поиск рифмы, и это ей удалось.

Герцог не хотел верить своим ушам. Он уже покосился воровато на пастуха, который был неподалёку и случайно мог услышать. Нет, пастух занимался своим делом и, разумеется, не слышал ничего. Но – о, ужас! – кто-то положил руку на герцогское плечо.

Самхвалью обернулся и увидел перед собой своего старинного друга, графа Иронью. Граф, заявившись к герцогу в гости, узнал, что тот отправился на прогулку по лугам, и решил нарушить его уединение. Он быстро нашёл гуляющего герцога, но ему показалось странным, что тот стоит посреди лужайки и, судя по всему, разговаривает с кем-то, лежащим на земле. Любопытный гость решил не окликать приятеля, а подойти незаметно. И ему как раз удалось услышать самую концовку беседы Самхвалью с благоразумной свиньёй.

Хуже всего было то, что граф Иронью не только всегда посмеивался над увлечением друга, но и был в курсе последних его поэтических исканий. Он лукаво улыбнулся, а затем, склонившись к самому уху герцога, прошептал: "Герцог, дружище, что-то давно я не видел в печати ваших творений. Но вы, я вижу, нашли себе соавтора". Самхвалью всполошился: "Граф, я вас умоляю! Не говорите никому об остротах этой глупой свиньи!" "Разумеется, ни слова" - заверил его граф Иронью.
Однако, когда они в окружении домочадцев герцога сидели за обеденным столом, и текла обычная застольная беседа – о погоде, о политике, о событиях при королевском дворе – граф Иронью вдруг сообщил, что догадывается, кого герцог считает со свойственной ему скромностью самым гениальным стихотворцем.
В ответ герцог густо покраснел, но промолчал. Тогда граф, мило улыбнувшись, продолжил, что, более того, он даже догадывается, какая была найдена рифма к имени Самхвалью, но никому не скажет из уважения к тайне – ведь герцог и его соавтор еще не опубликовали своего последнего шедевра.

Герцог едва дождался конца трапезы, а граф Иронью, отобедав, откланялся и заверил еще раз герцога в надёжности своего молчания. Вернее, умолчания.
Но уже к следующему утру о том, что найдена долгожданная рифма, знал весь город и даже вся свита короля и даже сам король. Явившись в то утро в королевский дворец, герцог с ужасом обнаружил, что у придворных дам только и разговоров, что о таинственном соавторе Самхвалью и новом неопубликованном шедевре.
Что касается дам, то они и раньше уделяли поэзии герцога особое внимание. Только раньше это было приятно, а теперь стало невыносимо. Но самое ужасное случилось, когда герцог остался один на один с королем. Сначала они обсуждали вопросы внешней политики: мир, война и тому подобные пустяки. И вдруг ни с того ни с сего его величество тоже заговорил о творческих успехах своего герцога. "Я слышал, вы нашли недостающую рифму к своему последнему творению, но держите ее в секрете. Смею надеяться, что у моего славного герцога нет тайн от своего короля" - сказал король и как-то странно, почти насмешливо посмотрел на Самхвалью. Бедняга прямо-таки похолодел под этим взглядом. Всё же герцог призвал на помощь всё своё мужество и ответил почти недрогнувшим голосом: "Боюсь, ваше величество ввели в заблуждение, и я даже знаю кто". - "Вот как? - изумился король. - А как же ваша гениальность? Я уже было подумал, что она и впрямь беспредельна".

На этом аудиенция была окончена, и бедный герцог весь вне себя отправился на поиски графа Иронью. А тот уже и сам спешил к нему навстречу. Радушно улыбаясь, он воскликнул: "О! Как я рад вас видеть!" - "Вот как?! - вскипел Самхвалью. - Я вызываю вас на дуэль! Мы будем драться на шпагах! И я проколю вас! Как гуся!" - "За что, герцог? За что вы собираетесь проколоть своего друга детства?" - "Вы еще спрашиваете?!!" - "Клянусь, я невинен, как дитя. Я никому и словом не обмолвился о вашей беседе с … с той … особой на лугу".
Герцог еще больше разгорячился и от гнева уже пошёл пятнами. Видя это, Иронью продолжал почти с упрёком: "Ну, не гневайтесь же так. Я не нарушил своего обещания. Я и полусловом не выдал, какую рифму она вам предложила".
И, похоже, это было правдой. Высказывая свою правду, граф с умилением глядел на герцога и прижимал руку к сердцу. Герцог отступил.

Но всё же нужно было с кем-то поквитаться. Он решил казнить свинью и помчался домой, чтобы отдать приказание. Но свинья действительно оказалась очень благоразумной: почти сразу после той роковой беседы она ушла куда глаза глядят. И больше её никто не встречал. По крайней мере, так сказали герцогу.
Что было делать? Наказывать было некого, и герцог немного поутих. Но тут началась несчастная полоса. Теперь всех страшно занимал вопрос о рифме и соавторе. Друзья и домашние нет-нет, да спрашивали герцога об этом. И при этом, он замечал, как-то странно, можно сказать, лукаво, на него посматривали. Герцогу казалось, что они знают ту гадкую рифму, а может быть, знали и раньше. Только молчали.

В один прекрасный день герцог не стерпел этой муки. Он велел собрать все альбомы из восемнадцати шкафов и сложить их в подвал. С этой минуты он не только не сочинял сам, но и другим обитателям своего дома запретил рифмовать или читать какие бы то ни было стихи.

Поэзия была изгнана из герцогского дворца. Отныне в нем говорили, писали и даже думали только прозой.

А жаль… Жаль, черт побери!

fairypot.narod.ru

fairypot@yandex.ru

Сайт создан в системе uCoz